Главный человек в Каннах: "Секс пугает только незрелых"

Почему фильмы братьев Люмьер не устаревают?

Люмьеры открыли то, что актуально по сей день. Они подарили миру видение мира, в котором нет притворства и лжи. Это правда 24 кадра в секунду. Кино, которое создали Луи Люмьер и его операторы, — это очень щедрый подарок человечеству. Они просто снимали все, что происходило вокруг, и показывали это другим. Их фильмы остаются свежими, очень искренними и безукоризненно сделанными, потому что Люмьер был прекрасным техником. Для меня важно рассказывать об этих фильмах, потому что я историк и считаю, что мы должны знать свое прошлое.

Есть ли у вас рецепт, как сделать фестиваль успешным?

У каждого фестиваля должен быть свой имидж, он должен оставлять свой след. Канны работают сразу на нескольких уровнях: есть его гламурная часть, есть кинорынок, где заключаются сделки, а еще это площадка для прессы и авторского кино. Канны такие успешные, потому что там есть все, что нужно для фестиваля. Кроме одной вещи — нормальной публики. Почти все зрители на фестивале — професcионалы киноиндустрии.

Вас критикуют за то, что вы предпочитаете брать в конкурсную программу звезд. С другой стороны, одна из таких звезд — Паоло Соррентино, которого фактически вырастили Канны.

Посмотрим, что будут говорить в конце года... Моя работа состоит в том, чтобы отобрать лучших. Назовите картину, которую мы пропустили и не включили в наш конкурс. Не думаю, что вы много таких вспомните. Французы ворчат, что в конкурсе не было последнего Арно Деплешена ["Мои золотые годы" участвовал в параллельной каннской программе "Двухнедельник режиссеров". — Buro 24/7.], но точно так же нас бы ругали, если бы он появился в конкурсе в одиннадцатый раз. Эмманюэль Берко, чья картина открывала фестиваль, или Мишель Франко — никакие не звезды. В конкурсе появились новые имена. Нас критикуют за то, что в Канны из года в год приезжают одни и те же режиссеры, и критикуют, если мы их не зовем. Скажем, я считаю, что в прошлом году был один из лучших конкурсов за всю историю Канн, но никто об этом не говорит. Фестиваль хороший, если кино хорошее. А если фестиваль плохой, всегда виноват я.

Почему звезды так важны для Каннского фестиваля?

Именно они привлекают прессу. В семь вечера у нас премьера громкого американского блокбастера со звездами, которые собирают сотни фотографов и журналистов. Но в десять вечера те же самые люди идут на премьеру неизвестного режиссера. В этом вся суть Канн: в некотором смысле большие фильмы защищают маленькие.

Вы говорили, что после премьеры "Большой жратвы" Марко Феррери в 1973-м скандал стал привычным атрибутом Канн. У вас каждый год что-то происходит: то Ларс фон Триер симпатизирует Гитлеру, то еще что-то.

Сами мы ничего не делаем для того, чтобы спровоцировать скандал. Ларс фон Триер, конечно, особый случай... Но для меня даже "Необратимость" Гаспара Ноэ [в фильме есть длинная сцена, в которой героиню Моники Беллуччи насилуют в подземном переходе. — Buro 24/7.] — это прекрасный способ разобраться в том, что такое жестокость. Или взять ту же "Любовь" Ноэ — художники на протяжении сотен лет изображают сексуальные акты. Я уже не говорю о писателях. Если нас пугает секс, это демонстрирует только нашу незрелость.

Вы лично все-таки за каблуки или за туфли на плоской подошве? Я вот за каблуки — женщины выглядят в них красивее, но на каблуках им очень трудно.

На этот счет я ничего не знаю. Но мне нравится сама концепция, когда нужно красиво одеться на премьеру фильма. Это знак уважения к работе режиссера. Лет пять назад мы сомневались, стоит ли сохранять традицию, чтобы мужчины приходили на красную дорожку в смокингах. А потом поняли, что это просто практично: надел в гостинице бабочку и смокинг и больше ни о чем не беспокоишься.

Читайте также: Интервью с режиссером Евой Нейман, победительницей Одесского кинофестиваля.